Произведения

Терентьев поймал меня в редакционном коридоре. Волосы на голове взъерошены. Узел галстука ослаблен. На лацкане пиджака пятно – кажется, горчица.
- Что? – спрашиваю.
- Все, - говорит, - не могу больше.
- Ты откуда?
Он удивился.
- Из курилки.
- Не можешь курить?
- Причем здесь курить?
- Ну ты ведь из курилки.
- Ты не понял. Курить я еще могу. Я работать больше не могу.
Кириллу Терентьеву двадцать семь. Последние три года он работает в нашей газете. Когда-то он считал себя хорошим журналистом. Сейчас он даже не уверен, какова его профессия. Смутно он понимает, его можно назвать «составителем отчетов». Или просто – «машинистом». Осознав это, он начал страдать. Потом затих и успокоился. Я думал, навсегда. Но нет. Рецидив?
- Что-то случилось?
- Подошел к черте.
- Похмелье что ли?
- Да. Но при чем здесь это? У тебя, кстати, ничего нет? Нет? Жаль…
Я посмотрел на часы.
- Час дня.
- Ну и что? Душа просит.
- С этой душой… Одни тревоги.
Он тряхнул головой.
- Ты уводишь меня в сторону.
- И не пытаюсь. Хотя мы стоим на проходе.
- Тебе все шутки шутить. А я устал.
- Сегодня день такой. Много солнца.
- Не в солнце дело. Хотя жара… пива хочется… но не в солнце…
Я понимал, он ждет, чтобы я спросил: «А в чем дело?» Но я держусь. Если спрошу, пути назад не будет.
- Я устал…
- Это я уже слышал.
- Сильно устал.
Вздыхаю. Что делать? Вечно приходится выслушивать чьи-то признания. Наверное, это судьба.
- Ладно, - говорю, - пойдем в кафе.
Он оживляется.
- А что? Дельное предложение…
Мы спускаемся вниз. В кафе есть бар. В баре есть коньяк. Я беру два по пятьдесят. Продавщица хмыкает, кивая на циферблат над стойкой.
- Счастливые, - говорю, - часов не наблюдают.
- Счастливые… хех!
Иду к столику. Терентьев почему-то сидит в темных очках.
- Что она? Докапывалась?
- Сними очки ради бога. Выглядишь как американский шпион.
Он неохотно снимает.
- А пиво? - спрашивает.
- Может, тебе еще чебурек взять?
- Дельное предло…
- Понял, понял.
Иду за пивом с чебуреком. Я слишком добрый, наверное.
Возвращаюсь.
- Ну что там у тебя?
Терентьев вздыхает и начинает.
- У меня – кризис. Мне уже почти тридцать. Жена. Ребенок. Ипотека. В общем, полный набор. Кроме того, я курю, выпиваю (бывает) и вынужден смириться с тем, что мне уже не стать рок-звездой. Я в ловушке, чувак.
- Что-то рановато для кризиса среднего возраста.
- А это кризис… младшего возраста.
Глоток пива. Он продолжает.
- Дела мои идут не очень. Сам знаешь. Редактор постоянно режет статьи. Цензор хренов! Ладно бы нам не платили построчно, так ведь его вот эти вырезки влияют на мой оклад! Он махнет, не глядя абзац, с лишним – а бухгалтер с меня триста рублей высчитывает. Ну разве не обидно?
- Обидно.
- И я о том же. Ладно бы я писал плохо. Так пишу ведь нормально. Нет, ну понятно, что я не Тургенев и не этот… как его.
- Толстой?
- Ну почему же Толстой? Хотя – и не Толстой! Факт. Но мне, как и Толстому, обидно.
Он осушает рюмку. Запивает ее пивом. Вытерает рукавом пену.
- В общем, решил я увольняться.
Я фыркаю. Ну или издаю какой-то похожий звук. Он ведь и раньше мне жаловался на работу. Жалобами все заканчивалось. А тут вдруг увольнение. Странно.
- С чего это вдруг?
- Так я же говорю тебе! Нет мне житья тут! Вообще!
- Нормальная работа. Не хуже других.
- Это ты так говоришь? А кто всех этих ньюсмейкеров трехэтажным матом покрывает?
- Бывает всякое… Но дело-то не в этом. Везде мату найдется применение. Поверь. Мудаков-то хватает.
Он закурил. Откинулся на спинку. Сделал задумчивое лицо.
- А я больше не могу. Не могу – хоть режь! Хочу устроиться в нормальную редакцию.
- Нормальная редакция – там, где мы не работаем.
- То есть?
- Не бывает нормальных редакций. Все немного того.
- Редакторы, в смысле?
- Все. Вообще все. Редакторы, журналисты, ньюсмейкеры, корректоры, уборщицы. Все люди и у всех свои тараканы.
- То же мне… философия. А я не могу здесь!
Я глотаю пива и подставляю к нему свою рюмку.
- Пей.
- А ты?
- Не хочу.
- Ишь!
Он крякает и выпивает. Берет пиво. Пьет. Вытирает рот. Глаза его медленно заволакивает туман.
- Уволюсь к едрене фене!
- Ну уволишься. И что? У тебя же ипотека! А здесь неплохо платят.
- Неплохо. Если редактор статью ножом не исполосует!
- Все равно неплохо.
- Ну и что? Я хочу найти своему перу более достойное применение. Может, я напишу роман, а? Почему нет?
- Роман?
- Ну да.
- Напиши. Правда… это устаревающая форма…
- Твоя задница – вот это устаревающая форма. А роман… он живет вечно. Как Ленин. И еще вечнее.
- Смотрю, ты уже готов.
- А что? Имею право.
- У тебя же сегодня запись.
- Да я уже накидал шаблон. Завтра позвоню куда нужно – прямую речь вставлю – и в печать!
Он протягивает руку к моему стакану с пивом, я не сопротивляюсь, но смотрю на него с осуждением.
- Кажется, ты морально разложился.
- Все мы тут… разложились. Сначала расселись. А потом разложились. Эх!
Он пьет еще.
- Так ты точно решил?
- Да. Вот уже и заявление накатал. Хочешь зачту?
- Нет.
- Сейчас.
Он полез во внутренний карман пиджака. Пепел с сигареты, которую он держал между средним и указательным пальцем, упал ему на брюки. Он не заметил. Я промолчал. Бумажка долго не поддавалась. Потом он достал ее.
- Вот. «Прошу уволить меня по соб… бла-бла-бла… в связи с нездоровой моральной обстановкой в коллективе?»
- А что она нездоровая?
- Конечно! Люди что хотят, то и делают! Бухают в рабочее время! Обсуждают начальство. Даже… т-с-с-с!.. хулят правительство. А хулить-то его не стоит.
- Может, тебе такси вызвать?
- Вызови мне лучше маршрутку… Или троллейбус. А то и метро.
Он совсем ослаб. Я помог ему встать. Уходить из кафе он не хотел. Вел себя как все пьянчуги. Пел, матерился, протестовал. К счастью, блевать не стал. Как с таким слабым организмом можно работать в газете? Это же форменное самоубийство!
Я вывожу его на улицу. Ловлю первое движущееся средство.
- Отвези его домой, - говорю.
- А где у него дом? – спрашивает частник.
- Мой дом там, где моя печатная машинка, - бормочет Терентьев.
Водитель не понимает.
- Печатная машинка?
- Это он фигурально. На Ржевку его.
- В это гетто? Я туда с бухим не поеду!
- Все в порядке. Я – журналист, - говорит Кирилл и размахивает перед носом водителя красной коркой с надписью «Пресса», которую он успел достать из кармана. Это действует. Водитель нажимает на газ.
Я возвращаюсь в редакцию. Грустно и тоскливо. Я пялюсь отсутствующим взглядом в монитор. Пиво бродит внутри.
«Может, мне тоже уволиться?» - подумал я. И сам засмеялся. Какая чушь! Разве мы в силах что-то изменить?
На следующий день я встретил его на работе. Он занял у меня тысячу и ушел в буфет.

Когда пары закончились, Гена ткнул меня в бок. Болезненное ощущение.
- Хочешь повеселиться? - спросил он. Его глаза горели нездоровым огнем. Щеки полыхали. Ноздри раздувались, как у дракона, собирающегося выдохнуть огонь. Я почувствовал, добром это дело не кончится. Конечно, я ответил утвердительно.
- Тогда, - сказал Гена, - есть идея. Но нет денег.
Так было всегда. Гена генерировал идеи, я доставал деньги.
- Это не проблема, - сказал я, - в известных пределах.
Гена потер ладони.
- Есть две чиксы. Ничего такие. По крайней мере, одна из них. Зовут Лена. Или Таня, не помню.
Я поднял бровь. Меня всегда удивляла Генина непосредственность.
- Познакомился с ними в библиотеке, - продолжил он.
- Ты ходишь в библиотеку?
- Так клуб называется. На Пороховых.
Я постарался представить интерьеры клуба, но сдался. Это было выше моих сил.
- Короче, они ждут нас. Вернее, меня. Вернее, меня и еще одного красавца. Ну ты понял, да? Таню… или Лену… я беру себе. Она прекрасна, как ангел. А вторая, кажется, Катерина.
- или Даша? – спросил я лишь для того, чтобы его поддразнить.
- …или Даша. Ее можешь оставить себе.
- Спасибо. Ты добрый.
- Стараюсь.
Деньги у меня действительно были. Как раз утром я снял в банкомате семь тысяч, чтобы заплатить за жилье. Я просрочил платеж на две недели. Хозяин был в печали. Звонил мне каждый день и интеллигентно требовал деньги. В последний раз он назвал меня «шелудивым псом» и пригрозил сломать коленную чашечку. У него были замашки гангстера средней руки, у этого солдафона с волосатыми руками, который сдавал мне комнатушку в коммунальной квартире.
Мы зашли в магазин, купили коньяк, лимоны и отправились к девочкам.
- Возьмем такси? – задорно спросил меня Гена, подмигнул и запрыгнул в трамвай. Я вошел за ним. Отсчитал положенные пятнадцать рублей кондуктору. Он дал мне талончик, повернулся к Гене.
- Ваш билет? – спросил он. Гена стоял к нему спиной и смотрел в окно. Кондуктор повторил вопрос громче. Потом еще громче.
- Эй! – наконец он потряс Гену за плечо. Гена повернулся.
- Да?
- Ваш билет!
- На балет?
Гена смотрел на кондуктора улыбаясь так, что, я уверен, каждый второй кондуктор дал бы ему в челюсть. Но этот, видимо, был из спокойных.
- Ваш билет, - упрямо повторил он.
Кондуктор не знал, что Гена никогда ни за что не платил. Даже в столовой он каким-то образом умудрялся получать дармовой суп. Я не знаю, как у него это получалось.
Гена завел свою вечную пластинку.
- Я бедный студент. Из другого города. Денег нет и в ближайшей перспективе не будет. Сжальтесь!
Кондуктор и бровью не повел.
- Вон дверь, - сказал он, показав нужное направление, - я, знаешь, сам был студентом, но за проезд платил.
Кондуктор ушел. Гена направился к двери.
- Видимо, он плохо учился, раз смог устроиться лишь в трамвайный парк, - шепнул он мне.
Я знал, что Гена будет делать дальше – перейдет в другой вагон. Там, если повезет, будет ехать более сговорчивый кондуктор. Если нет – Гена вернется сюда и проедет еще остановку. Потом вновь поменяет дислокацию. Рано или поздно кондукторам надоест охотиться за ним и они оставят его в покое. Или нет, и тогда Гене придется идти пешком. Но таким способом можно проехать пол-района.
Гене повезло, в том вагоне работала сердобольная женщина лет пятидесяти. Почему-то Гена всегда производил на них очень хорошее впечатление. Они жалели его и готовы были все ему прощать. Вообще-то, я мог перейти к нему, но решил проехаться в одиночестве. Откровенно говоря, терпеть Гену в течение всего вечера – это нелегко. Наверное, поэтому родители отправили его учиться в другой город. Как, впрочем, и меня.
На нужной остановке он подал знак, и мы сошли.
Место, куда мы приехали, было мне незнакомо. Слева от нас ржавела громада теплоэлектростанции. Ее устремленная в небо труба была похожа на космическую ракету. Справа жались друг к другу сталинские дома. Рядом с ТЭЦ они не производили монолитного впечатления и смотрелись сиротливо. Мы пошли вглубь двора. Здесь друг за другом стояли однообразные пятиэтажки. Кругом была грязь. Детская площадка разобрана. Ларек, торгующий пивом и фруктами. Набитая под завязку помойка. Мы все шли и шли.
- Ты уверен, что не заблудился? – спросил я.
- Все с порядке.
Действительно минут через пять мы пришли к совсем уж старенькому дому. Кажется, он был построен в начале двадцатого века.
- Что это за хибара? - спросил я.
- Хибара? Брось! Это дворец!
Мы поднялись на нужный этаж. Перед дверью, обитой дерматином, было много звонков. Гена нажал нужную кнопку. Я почувствовал, как по спине пробегает холодок.
Дверь открылась. Из проема показалось милое, круглое лицо, светлые волосы, губы, накрашенные светло-коричневой помадой.
- Гена! Привет!
Она показалась мне симпатичной, но... не особо. Гена обнял ее.
- Ждали?
- Конечно!
- А твоя подружка?
- И она.
- Это, кстати, Антон.
- Очень приятно, - сказал я, понимая, что, пожалуй, это звучит слишком официально.
- Главное, его имя не рифмуй, - сказал Гена и засмеялся.
- Кто бы говорил… крокодил, - сказал девушка (я все еще не знал, как ее зовут) и стрельнула глазами. После этого мои симпатии были на ее стороне. Гена тоже засмеялся.
- А это… - начал он, показывая на девушку и делая очень важную паузу.
- Ксюша, - сказала девушка.
- Кстати, - шепнул Гена, - напомни, как зовут твою подругу.
- Света.
- А-а-а… ну я же говорил…
Мы прошли. Коридор был длинный, но очень узкий. На стенах висели велосипеды, тазы, антресоли были заставлены ящиками. Головой я задевал бельевые веревки. Коричневые стены нагоняли тоску.
- Ты здесь живешь? – спросил Гена.
- Вообще-то, нет. Здесь комната у Светы. Я живу через дорогу. Но у меня родители. Ко мне нельзя.
Ксюша открыла какую-то дверь.
- П-прошу.
Мы вошли в светлую и просторную комнату, резко контрастирующую с захламленным коридором. Комната была большая и мебели в ней было очень мало. Шкаф, стол, стул, небольшой письменный столик, диван. Стеллаж с книгами отгораживал небольшой закуток, где стояла кровать.
«Два спальных места, - подумал я, - хорошо».
На подоконнике сидела девушка, одетая в черное. На ней была черная юбка средней длинны, черная блузка. И волосы у нее были черные. Вообще, она напоминала небольшую, встревоженную ворону. Я замер, стараясь ее внимательно рассмотреть, но при этом не выдать себя. Черт, я был разочарован. Фигурка у нее была еще ничего. Обыкновенная женская фигура: грудь, бедра, ноги – все на месте, все нужной формы. Но вот лицо у нее было… некрасивое. Во-первых, у нее был слишком большой нос. Он смотрелся совершенно неуместно. Казалось, его приделал туда неумелый скульптор, ошибившийся с масштабами. Нос был слишком большой. Еще у нее было много угрей. Слишком много. Обычно так много их бывает только у мальчиков в пятнадцать лет. Если с носом еще можно было смириться, то угревая сыпь, конечно, все портила. Я так сильно расстроился, что у меня руки опустились. Я был очень зол на Гену и мне захотелось уйти. Сказать «извините» и уйти. Но я взял себя в руки. Нельзя так обижать людей. Даже если у них проблема с кожей.
- Привет, - сказал я.
- Привет, - сказал девушка. Наверное, она хотела показаться загадочной и таинственной. Она сидела на подоконнике в вечерних сумерках, держа руки на груди и смотрела на меня очень внимательно, не моргая.
Я почувствовал себя неловко. До меня дошло, что она, наверное, тоже меня оценивает. Смотрит на лицо, руки, грудь… на что там вообще смотрят женщины? Я почувствовал себя товаром на рынке. Неприятное ощущение. Хотя… какая разница. Надо бы не ударить в грязь лицом. Показать себя с лучшей стороны. Или пошло оно все пропадом?
Стол стоял в середине комнаты и там был накрыт какой-то скромный ужин. Овощной салат, консервы, пачка печенья. Я достал лимон и бутылку коньяка (у Гены была еще одна, но мы оставили ее про запас). Света аккуратно слезла с подоконника и прошла к столу. Села. Мы сели тоже. По крайней мере, не нужно было думать о чувстве неловкости. Ксюша болтала так, что мы только успевали выпивать. Сначала мы сидели на диване вместе с Геной. Потом я поменялся местами с Ксюшей и оказался рядом со Светой. К тому времени мы почти приговорили первую бутылку. И теперь мне нужно было что-то говорить.
Я выдохнул. Работаешь, учишься? Работаю. Где? В магазине одежды. Продавец? Типа, да. И как, хорошая работа? Ничего так. А я учусь. Молодец. Хочу стать журналистом. Да? Ну. Будешь в ящике работать? Нет. Хочу писать. Зачем? Ну… чтобы люди читали. Разве это журналистика? Все журналисты работают в телевизоре. На самом деле, не только в телевизоре. Права? Ну ладно. Давно знаешь Ксюшу? Да, подруги со школы. Не разлей вода? Вроде того. Как с Геной познакомились? В клубе. Ходили туда вдвоем. Да. Разве вдвоем интересно? С нами знакомятся! А-а-а. И как тебе Гена? Не знаю. Шебутной какой-то. Да уж. Гена такой. Не люблю шебутных. Тебе повезло, я не шебутной. Да, вроде бы не шебутной. Значит, я могу тебе понравится. Ты? Я. Ну не знаю. У тебя щеки не симметричные. Что? Щеки не симметричные. Они должны быть симметричные. Да. Не знал. Ну… извини. Не извиняйся. Ты здесь ни при чем. Знаю, но все равно как-то неловко себя чувствую. Не хотела тебе обидеть. Да ничего. Никогда так не думал о своих щеках так. Не все это замечают. Ну а если бы не щеки? Что тогда? Если бы не щеки, ты был бы нормальным. Нормальным? Ну да. И мог бы вызвать симпатию? Ты и так вызываешь… симпатию. Ты же сказал, я тебе не нравлюсь. Я такого не говорила. Я сказал, что у тебя щеки не симметричные. Но все равно ты так… ничего. Нормальный? Да. Нормальный.
Мы долго так разговаривали. Это была игра. Мы ходили вокруг да около. Несколько раз случайно касались друг друга. С каждым разом прикосновения становились все настойчивее. В конце концов я положил руку ей на колено. Она была не против. Гена принес вторую бутылку. Он уже был пьян. Я разлил по стаканам. «А она ничего», - подумал я. Наверное, это действовал коньяк. А может, я привык. Мне подумалось, что я даже выполняю некоторую гуманитарную миссию. Наверняка у нее очень мало было парней. Может, вообще не было. Нужно дать ей возможность почувствовать любовь. Мне казалось, что я как Прометей, несущий людям огонь. «В конце концов, - думал я, - не так уж и много у нее прыщей».
Я решил, что переспать с ней – это не такая уж и плохая идея. Прекрасная идея, если подумать. Просто великолепная.
Коньяк кончился. Ксюша и Гена, обнимаясь, ушли в закуток.
- У вот мы и одни, - сказал я.
- Да, - сказала Света.
«Сейчас», - подумал я и притянул ее к себе. Она вся была мягкой, как тряпичная кукла. Я поцеловал ее. Рот у нее был очень горячий. Она ответила на поцелуй, хотя как-то вяло. Я полез к ней под юбку. Вдруг она остановила меня. Я отстранился.
- Что такое?
- Нет, - сказала она, - нельзя.
- Что нельзя?
- Нельзя.
- Почему?
- Нельзя и все.
- У тебя эти дни, что ли, так я…
- Нет не дни. Просто нельзя.
- Я что-то сделал не так?
- Нет. Ты не при чем.
Я отсел. Вот дерьмо. Вечно так. Ох уж эти женщины!
- Ну ладно, - сказал я, - велика важность.
Я поднялся и подошел к окну. Достал сигарету. Закурил. Мне было немного обидно. Свет был выключен. Она сидела одна в темноте. Я чувствовал, как она смотрит на меня. Стоял у окна и курил. Теперь уж я старался показаться загадочным. Я курил и смотрел вперед. Из окна угадывались очертания парка через дорогу. Деревья, деревья, деревья. В ночи ничего особенного было не разглядеть. Я прислушался. В углу комнаты раздавалось воинственное пыхтение.
Я докурил.
- Наверное, я пойду, - сказал я.
- Не надо.
- Да нет. Пойду.
- Подожди, - сказал она, - не уходи.
Она встала, подошла ко мне, поцеловала. Нежно и деликатно. Я думал, это поцелуй на прощание и стоял, как истукан. Но поцелуй не прекращался, он становился более призывным, страстным, огненным. Я завелся. Посмотрел вниз. Она расстегивала пуговицы на блузке. Внутренне я весь задрожал. Все было как во сне. В приятном сне. Я лишь успел подумать о том, есть ли у меня с собой презервативы?
Потом мы лежали на диване. Там было чертовски мало места и мне пришлось лечь в какой-то невообразимой позе. Я курил и стряхивал пепел в тарелку с остатками салата. Я чувствовал себя ковбоем, вставшим на постой в салуне где-нибудь в Вайоминге.
- Было здорово, - сказал я. Я не врал. Мне действительно очень понравилось. «Какая она нежная! – думал я, - просто высший класс! Никогда не думал, что такое может случиться со мной. Может быть, это судьба. Может, мы теперь будем вместе? А что? Я не прочь. У меня такого раньше никогда не было».
Я думал о том, как здорово наконец иметь постоянную девушку. Я витал в облаках.
- Разложи диван, - сказала она, - мы замерзнем.
Я встал и начал ковыряться с механизмами. Голый, согнувшийся в три погибели, я выглядел, наверное, очень комично.
Потом мы легли. Я постарался ее обнять. Но она отвернулась. «Может, это было у нее в первый раз?» - подумал я и уснул.
С утра я проснулся от того, что меня толкали в бок.
- Эй! Вставай!
Это была Света. Она надела домашний халат и причесалась.
- Что случилось?
- Пора!
- Пора? Что пора?
- Уходить.
- Почему? Сегодня же воскресенье.
- В том-то и дело.
Я приподнялся.
- А где Гена?
- Ушел.
- Без меня?
- Сказал, не хочет тебя будить.
- Ладно… А что за спешка?
- Уже десять. Скоро придет Костя.
- Костя? Кто такой Костя?
- Мой парень.
Она сказала это так, словно речь шла о разносчике пиццы.
Я не мог поверить.
- Твоя парень? У тебя есть парень?
- Ну да.
- Не может быть!
- Почему? – она нависла надо мной, и руки у нее были как всегда сложены на груди.
- А-а-а… Ну я просто думал.
- Что ты думал?
- Что у тебя нет парня.
- Почему? Почему это у меня нет парня?
Она завелась.
- Брось, - сказал я, - у кого-то есть парень. У кого-то нет. Все нормально. У тебя какие-то проблемы, что ли?
- У меня нет проблем. А у тебя они будут, если ты не уйдешь до тех пор, пока не придет Костя.
Я натянул штаны.
- Может, бросишь его к чертовой матери?
- Я люблю его.
- Серьезно?
- Да.
- А зачем ты тогда… ну…
- Спала с тобой?
- Да.
- Хочешь знать?
- Да.
Она усмехнулась. Она больше не казалась мне милой и нежной.
- Мне было тебя жалко.
- Что?
- Мне было тебя жалко. Ты стоял там у окна весь такой жалкий, побитый. Как щенок. Я решила помочь тебе. Это была помощь, понимаешь?
Мне захотелось ее ударить. Я вскочил.
- Помощь? Ты что, спасатель Малибу, чтобы мне помогать?
Она замерла, а потом вдруг ударила меня в плечо. Довольно ощутимо, надо сказать. Я ойкнул. Я этого не ожидал. Ситуация перестала мне нравится.
- Знаешь что, дорогой? – сказала она. - Пошел-ка ты отсюда, пока не получил! Я тебя предупредила! Я ведь и без Кости тебе ребра посчитаю!
Я сделал несколько шагов назад. Сумасшедшая. Еще, неровен час, действительно треснет чем-нибудь по башке.
- Ладно… ухожу.
Я пошел в коридор. Чувствовал я себя неважно. Меня подташнивало. Еще вся эта история… Проклятые веревки над головой!
Зашнуровав ботинки, я вышел из дома. Меня никто не вышел провожать, и я оставил дверь открытой. Потом я позвонил Гене на мобильный.
- Где ты, сукин сын?
- В общаге. Сплю.
- Почему ты не забрал меня?!
- Ты спишь, как ребенок. Пускаешь слюни. Вся подушка была мокрая.
Я разозлился.
- Пошел ты! Придурок!
- Ты что, обиделся? В чем дело? Ты же получил, что хотел. Разве не так? Я слышал, как вы там развлекались, ребятки!
Гена засмеялся. Волна злости прошла. «А что? – подумал я, - мне действительно удалось получить то, за чем я туда шел. Я - настоящий ковбой. Можно ведь и так сказать. Может, я и не американский ковбой, но канадский – это уж точно».
- Ну да, - сказал я, - получил.
- Классно было?
- Неплохо.
- Ну тогда все. Остынь. Давай ко мне в общагу. Тут есть кофе.
- Ладно, - сказал я, - скоро буду.
Я пошел к трамвайной остановке. Светило солнце. Настроение было хорошее. Я был молод.

Погодка, в общем, была неплохая. Для января.
Светило солнышко. Чистое небо сияло. Свежий снег не казался грязным. Все было о'кей.
Даже у двух гастарбайтеров, расчищавших крышу прямо напротив моего окна, все было о'кей. Все было о'кей, хотя они уже пять часов почти без отдыха фигачили железными ломами лед с крыши и скидывали его вниз.
У них были очень уставшие лица, похожие на изюм. Людей они почти не напоминали. Мне было их жалко.
Я сидел в офисе. Это здание было построено безумным архитектором и состояло из двух частей – одна была узкая в четыре этажа, другая широкая в два. Я сидел в той, что узкая, и крыша широкой начиналась как раз рядом с моим окном. Иногда в летние деньки, если оставался в офисе допоздна, я открывал окно и ходил по крыше. Просто ходил по крыше туда-сюда и насвистывал какую-нибудь песню. Может быть, Рэя Чарльза а, может быть, блюз в духе Би Би Кинга – в зависимости от настроения.
Но сейчас зима, и в такие дни я не спешил открывать окно. Однако эти ребята на крыше, они сводили меня с ума. Я не мог сконцентрироваться на тексте, не мог заставить себя написать новую строку, не мог соорудить более-менее внятное предложение.
Вот черт.
Пришлось открыть окно.
- Эй! – крикнул я им, - Эй! Ребята! Сюда!
Они посмотрели на меня настороженно. Как бродячие собаки, они на все смотрели настороженно.
- Эй! – крикнул я опять.
Они посовещались. Пошел один, тот, который выглядел помоложе – совсем худой, кожа да кости.
- Сто? – спросил он, остановившись в пяти метрах от меня.
- Ребята, я не могу на вас смотреть. У меня сердце кровью обливается. Может, сделать вам чай?
Парни переглянулись.
- Сто? – вновь спросил молодой.
- Чай, говорю. Может, вам сделать чай? Вы полируете эту крышу уже без малого часов шесть. Пролезайте сюда, сделайте перерыв.
Они опять переглянулись.
- Перерыв?
Кажется, у них не было такого слова в лексиконе.
- Да, да, чертов перерыв. Кажется, но вам необходим.
Они переглянулись, но промолчали. Никто не шелохнулся.
- Так что?
Снова обмен взглядами. А они неторопливы, я погляжу.
- Ладно, - сказал я, - сейчас.
Я закрыл окно и сходил на кухню. У нас в офисе было что-то вроде кухни. Микроволновка, нож для резки пара чашек, крошки. Я отрезал несколько кусков от батона, положил на них колбасу. Колбаса была старая, размякшая. Но они не в том положении, чтобы отворачивать от нее нос.
Я вернулся.
- Вот, - сказал я, - это вам.
Молодой уже вернулся на старое место и вновь скалывал лед.
- Бутерброды, - сказал я, улыбаясь, как само дружелюбие.
- Броды?
- Броды-броды. Давайте.
Обмен взглядами. Недоумение. Молчание.
Мне все это стало надоедать.
- Хотите жрать или нет, а? – спросил я.
- Жрать…
Они молчали. Они выглядели, как испуганные бродячие собаки, отвыкшие от человеческих ласк. Они не подходили ко мне.
- Ладно, - махнул я рукой, - черт с вами. Вы победили. Смотрите.
Я вытащил из кармана салфетку, положил два бутерброда на нее, а салфетку положил на железный подоконник. С той стороны окна.
- Видите? Это для вас, ребята. Налетайте. Я пойду. Может, вы стеснительные?
Они просто стояли и смотрели на меня. Их лица ничего не выражали.
Я закрыл окно и ушел. Все равно я уже ничего путного не напишу, подумал я.
На следующий день я первым делом посмотрел на крышу соседней пристройки. Бутерброды лежали на месте. Парней не было. Весь лед был сколот.
Я почувствовал небывалое одиночество.

Было очень холодно. Машину пришлось бросить за квартал до спортивного комплекса - проезд перекрыли. Я шел по морозу, стараясь на поднимать глаз, потому что боялся, глаза могут замерзнуть и думал, что зря не надел теплые носки.
То, что меня вынудили тащиться пол-километра свои ходом, было в высшей степени несправедливо. То есть, абсолютно нормально.
СКК издали был похож на потрепанную летающую тарелку. Вблизи он терял всякую привлекательность и становился обычным советским спортивным объектом. Ему очень шло это слово - объект.
На торце висел плакат с надписью «Кубок Содружества» и флагами стран-участниц турнира. Почти все представляли бывшие республики СССР. Не было лишь грузинского флага. Футбол ведь идет рядом с политикой, верно? Кавказцев подменяли финны. Тоже в какой-то степени бывшие сограждане. Если копнуть поглубже.
На служебном входе двери открываются автоматически. Не разъезжаются, а именно открываются. Наружу. Я не был к этому готов, и одна створка саданула мне по руке. Потирая ушиб, я подошел к девушке за стойкой с надписью "аккредитация".
- Негостеприимные у вас двери, - сказал я, морща нос.
Охранник недоверчиво на меня покосился. Девушка подняла брови, мол, что у вас?
- У меня удостоверение прессы.
Я протянул ей корочку. Еще подумал, фотография дурацкая, жаль. Девушка на нее даже не посмотрела. Выписала мне пропуск в пресс-центр. Это была малоформатная бумажка, на которой было написано: "Пропуск в пресс-центр". И все. Мне даже ничего не сказали.
- Спасибо.
- Пожалуйста.
Внутри играли в футбол. Матчи на этом турнире посреди зимы шли один за другим. Один за другим. Конвейер футбола, не иначе. Сейчас играли финны и украинцы. На трибунах, как ни странно, хватало болельщиков. Может, тысяча, может чуть меньше. Я ожидал увидеть пустыню.
Я обошел футбольное поле с постеленным на нем искусственным газоном, чтобы попасть в пресс-центр. За воротами меня остановил охранник, я показал ему бумажку, и это сработало. Удивительно.
Потом я чуть не столкнулся с одним футболистом. Это был игрок литовской команды, он разминался рядом с полем.
- Куда прешь!? - шикнул он на меня.
Так я получил доказательство того, что культурные связи в СНГ не забыты.
В пресс-центре было не очень людно. Большинство журналистов должны были прийти позже, к матчу "Зенита". Я получил бейдж с надписью "пресса" и папку с документами. Папку можно было отправить прямиком в мусорное ведро. Полезного там было ноль. За исключением ручки с логотипом Российского футбольного союза.
Сделал себе растворимый кофе и пожалел об этом. Напиток получился ужасающе невкусным. Я поморщился и поставил его на столик. Сидевший рядом со мной журналист удивленно посмотрел на меня. Кажется, он решил, что я избалован.
Я поспешил оправдаться.
- У меня аллергия.
- А-а-а...
Кажется, меня простили.
Следующий матч я провел шляясь от одной трибуны к другой. Играла молодежная сборная России. Когда стало совсем скучно, я отправился бродить по окрестностям. За воротами работники СКК искали мяч. Его туда запульнул игрок, и мяч упал куда-то на трибуну, на которую не пускали болельщиков. Теперь три человека в синих форменных свитерах бродили между сидений.
- Куда он делся-то черт? - расстраивались они.
- А вы покричите, может, отзовется, - пошутил, проходящий мимо техник. Его послали к черту. И еще кое-куда. Как ни странно, сразу после этого мяч нашелся.
Позвонила жена:
- Ты скоро?
- Скоро.
- Хлеба не забудь!
- Я вообще-то работаю.
- Ну а после работы? Что тебе не купить хлеба?
- Хорошо, - сдался я, - хлеба, так хлеба…
Жена повесила трубку. Ее бесило, что я отправился на работу во время новогодних каникул. Еще неизвестно, заплатят ли мне за это.
- Ты едешь туда просто на футбол смотреть! – ругала она меня перед уходом.
- Да, ведь у меня такая работа…
- Ничего подобного – это зависимость!
- Значит, мне крупно повезло с работой.
- Тебе повезло с женой, а ты даже этого не понимаешь!
Она закрыла лицо руками и ушла. Я потоптался в коридоре и тоже ушел. На душе кошки скреблись. Такое часто бывает. Ох уж эти кошки…
Наши в итоге выиграли, хотя литовская команда была мощнее и вообще там играли мужики с залысинами и шрамами на ногах. Они выглядели так брутально, что журналисты боялись смотреть им в глаза.
Игроки молодежки с радостью соглашались на флеш-интервью. Почти все. Увильнуть старались те, кто уже играл в Премьер-лиге. Не знаю, почему. Может, они какую-нибудь бумагу подписывают: «свято клянемся избегать журналистов»... не знаю…
Следующим играл "Зенит". Вернее, его молодежная команда. Основной состав клуб решил не заявлять. «Основной состав вышел из СНГ», - пошутил один журналист в пресс-центре. Не знаю почему, но охрана перестала пускать людей за ворота.
- Лавочка закрыта.
Я не стал спорить. Поднялся в ложу прессы. Там сидело несколько репортеров и милиционеры. В основном, милиционеры. Вели они себя хамовато. Как не старался, я не мог понять, зачем они здесь. Охраняют нас от болельщиков? Или болельщиков от нас? Или они просто футбол смотрят?
Матч был скучный. Зенит выиграл. На пресс-конференции набился полный зал. Но вопросов было мало, а те, что задавались, были какими-то дурацкими. Мой тоже, кстати. Я спросил тренера про ротацию состава. Что за бред? Кому интересна ротация состава молодежной команды "Зенита"?
Я почувствовал угрызения совести. «Надо было остаться с женой», - думал я. Настроение вконец испортилось. Домой я возвращался расстроенный. Может, депрессия. А, может, мороз. Я так и не понял…
Булку забыл купить. Жена уже спала. Я тоже разделся и лег в постель, отвернувшись к стенке.